Таня Гроттер и Золотая Пиявка - Страница 60

Если Таня не упала, то лишь потому, что выпасть из глубоких носилок не так уж и просто.

– Госпожа?

– Да, несравненная и прекраснейшая госпожа Чума-дель-Торт, глава Тибидохса! А теперь спи! Сон – лучшее лечение! У тебя явное сотрясение мозга, – Ягге извлекла из мешочка пучок травы, сплетенный в маленькую метелку, и, прошептав заклинание, провела метелкой по Таниному лицу.

"Хорошо хоть не «Пундусом-храпундусом» – сонно подумала девочка. Ей вновь становилось все безразлично.

Она даже не удивилась, когда сверху с гортанным криком спикировал Мертвый Гриф с куском зловонного мяса в когтях. За грифом гнался Баб-Ягун на ревущем пылесосе. Догнав грифа, он огрел его трубой и выхватил мясо.

– Эй, малютка Гроттер, держись! Мы этих темных доконаем, не будь мы очень темные! – ободряюще крикнул он и помчался к крайнему из черепов-корзин. Опомнившийся гриф метнулся следом, пытаясь клюнуть его в лицо.

«Обычный недружеский матч между темными и очень темными...» – закрывая глаза, пробормотала Таня.

Теперь она была даже благодарна Ягге, что та её усыпила. В противном случае, девочка бы просто сошла с ума.

Очнулась Таня уже в магпункте. За окном была ночь. Дрожал лишь красноватый огонек ночника на тумбочке да по потолку ползали мерцающие зеленые светлячки. Выплывая из темноты, над кроватью навис портрет старухи с высохшим желтым лицом. Кожа так обтягивала его, что Тане невольно вспомнился тухлобольный череп. К тому же девочка никак не могла отделаться от ощущения, что пылающие глазницы портрета неотрывно следят за ней.

Решив убедиться, что это действительно так, Таня поджала ноги, одновременно отодвинувшись как можно ближе к спинке кровати. Да, она не ошиблась, Голова на портрете чуть повернулась, а глаза по-прежнему были устремлены на нее.

Таня облизала губы. Во рту все пересохло. Язык был словно из наждака. Девочке захотелось завопить громче дочки дяди Германа и, катаясь по кровати, колотить подушку. Куда она, в конце концов, попала? Что произошло с Тибидохсом? Почему в школе волшебства над каждой кроватью висит Чума-дель-Торт в рамке? Что это – безумие, кошмарный сон или реальность?

Портрет следил за ней огненными глазницами. Казалось, старуха стремится заглянуть ей в душу. Выжечь все внутри. Таня не выдержала. Она схватила одеяло и завесила им Ту-Кого-Нет.

– Я человек застенчивый, Терпеть не могу, когда на меня пялятся, особенно ночью, – пояснила она и спрыгнула с кровати.

Кости как будто были целы, хотя вся правая сторона тела неприятно саднила. Заглянув под ночную рубашку, Таня увидела длинную запекшуюся царапину, повторявшую форму струны. Ягге уже ухитрилась обработать её пахучей мазью. Девочка поняла, что, падая, приземлилась на контрабас, который принял на себя основной удар.

– Растяпа! Какой инструмент раздолбала! Жареный петух и тот лучше летает! – ворчливо проскрипел магический перстень.

От прадедушки, как обычно, не стоило ожидать сострадания. Таня с досадой подумала, что чувствительных линий на ладони у Феофила Гроттера было небось меньше, чем у табуретки.

– Дед, не скрипи! Лучше скажи, куда я попала? Что они тут, все с ума посходили, или я правда головой стукнулась? – обратилась она к перстню.

Перстень задумался и выбросил одиночную искру. Искра попала в подушку. Запахло паленым пером.

– Упыри боятся яркого света и осиновых кольев. Зато они не нуждаются в услугах стоматолога, – туманно ответил прадед Феофил, вновь погружаясь в пучину маразма.

Таня вздохнула и осторожно остудила разогревшееся кольцо, опустив его в бутылку с какой-то микстурой Ягге.

«У меня что ни родственник – редкий сухофрукт. Взять ту же Пипу или тетю Нинель... Ладно, сама все узнаю! Только надо сообразить, у кого», – сказала она сама себе и осторожно выглянула из-за ширмы.

Остальные кровати пустовали. Это было очень кстати, тем более что задерживаться на всю ночь в магпункте она не собиралась. Опасливо косясь на низенькую дверцу, за которой, как ей было известно, была спальня Ягге, девочка стала рыться в шкафу. Своего комбинезона она так и не нашла, зато после некоторых поисков обнаружила длинный темный плащ с капюшоном и давно вышедшие из моды лапти-самоходы – деревенский, лыкоплетенный вариант сапогов-скороходов.

Правда, от лаптей после короткого испытания пришлось отказаться. Правый лапоть бежал в одну сторону, а левый, видно, назло ему, строго в противоположную. Осознав, что рассорившиеся лапти запросто могут разорвать её надвое, Таня загнала их обратно в шкаф.

Закутавшись в плащ, она ещё раз прислушалась и, прошептав «Туманус прошмыгус», не касаясь ручки, спиной скользнула сквозь дверь. Кольцо Феофила Гроттера брезгливо выбросило красную искру. Заклинание из списка ста запрещенных, как всегда, сработало без сбоя.

Таня огляделась. Прямо перед ней начинался прямой коридор с высокими арками и витражными стеклами, в которые пробивался лунный свет. Она узнавала его и одновременно не узнавала. Из ниш исчезли все сундуки, все берестяные лари и древние, проеденные молью ковры-самолеты, которые обычно при чьем-либо приближении начинали барабанить мягкими кистями по полу.

Теперь повсюду стояли каменные языческие истуканы. Их тонкие губы походили на длинные шрамы, вымазанные чем-то темным и запекшимся. Возле каждого истукана в плиты был вбит кол. К некоторым кольям пристали белые голубиные перья.

Впереди, за поворотом коридора, кто-то пронзительно завизжал. Таня прижалась к стене. Навстречу ей призрачным видением пронеслась Недолеченная Дама, Всегда цветущая и розовощекая, теперь Дама выглядела изможденной. В спине у неё торчало четыре шприца, а по руке змеилась трубочка капельницы. Даму преследовали поручик Ржевский и Безглазый Ужас. Один тащил чудовищную зубодробильную дрель, а другой размахивал скальпелем. Вид у обоих призраков был ненормальный.